Недавно глянул список литературы, изучаемой в школе… кто и за что повключал все эти книги в список для юношества? Впрочем, о чем я – какие времена такие, такие и нравы. Раньше мы учились быть героями, сейчас мещанами; при Советах равнялись на верность и честь, а сейчас на шеренги предателей и извращенцев. Вот и тащат серпенты из минобры в детские умы вместо «прекрасного, доброго, вечного» животину, дурь и софизмы. Я не про всех авторов, конечно, но — кто в курсе, присмотритесь!
Остальным выводы предлагаю делать по ходу чтения. На весь список у меня духу не хватит, ограничусь самым одиозным. Свои записки адресую нашим папикам и мамикам на заметку, которые будут понужать своих чад из последних сил учить предмет, да вот только нужно ли?
Деревенская заупокойная
Открою «Последний срок» Распутина… мда, всегда говори мда)) Вообще не пойму, с какой целью это депрессивное произведение в школе? Слог деревенский, ладный, гладкий и неторопливый, только им последние дни старухи озвучены, в которых и воспоминаний-то не шибко (на них можно было б сослаться, мол, такая вот жизнь была) – одна предсмертная тоска.
Видно, писучий дед наш стократно смертушку перед взором пропускал, на все лады о ней мыслил и желал начувствовать хоть краешком души загробье, абы не страшно было, когда «последний срок» придет. Ну, и к чему это молодежи? Эту заунывь и в 60 читать еще рано, а позднее пусть лучше глаза откажут.
Зачем обманутые старухины дети, которые вроде на поминки приехали, а мать, увидев их, разожгла свою тлеющую искру и протеплилась лишний день, но после их отъезда и сама отъехала – все не по-людски, поди думала в последние минуты, все невовремя.
К чему дурно пьющие в баньке сыновья, которым что ни событье, то повод набраться по самую пробку? На кой ляд грызущиеся сестры, глупая клуша-старшая сестра и не в семью вумная да дерганая средняя? Да, есть это всё в жизни, только зачем на нем зрение останавливать?
«Прощание с Матерой», как понимаете, весьма близко к «Последнему сроку» по эмоциональной шкале, «Живи и помни» лютый трешак с самоубийством, «Пожар» – вой заблудившегося в дебрях жизни человека, потерявшего и цель, и смысл, но решившего еще поблукать… да у Распутина решительно все такое творчество, «с петлей на шее».
И с каждым литературным запилом жить хочется все меньше, и течение так перестроить, чтоб на берег выкинуло поскорей… толь пить начать, толь на иглу залезть? Может, в том и смысл уроков литературы в путинской школе, а?
Героизм от минобры
Мыши кололись, плакали, но продолжали грызть кактус – прям как я, читающий произведения для школьников 11 классов.
Захотелось сменить бытовой нигилизм на героизм, и я открыл Василя Быкова. Быков пишет о войне, о характерах, непростом выборе. В советской школе мы читали «Альпийскую балладу», про бежавших из лагеря русского и итальянку, их три дня вместе, краткую любовь и самопожертвование Ивана, загрызенного собаками фашистов, но подарившего жизнь Джулии.
кадр из одноименного фильма
Только вместо «Альпийской баллады» сегодня старшеклассникам дали «Сотникова», и там все куда печальней. После плена и пыток главный герой погибает в петле, а вешает его бывший товарищ, согласившийся в обмен на жизнь стать полицаем. И эта рекомендация совсем не странная, правда же – вместо баллады о жизни сунули в души балладу о смерти. Все верно, все по-серпентски… эх, какие заказчики, такие и «герои»!
Я изумляюсь, как еще «Прокляты и убиты» Астафьева читать не предложили (хоть этот автор поименован в списке, но с другим произведением)! Быков, кстати, считал основной астафьевский труд, неоконченный двухтомник, самой правдивой книгой о войне. Видать, Быков дальше «Сотникова» уйти побоялся, а Астафьеву пофартило: в 90-х, когда «Проклятые…» вышли в печать, за такое творчество уже премии и звания раздавали, а не сроки и ссылку.
В романе этом нет ни героизма, ни вообще хоть какого-то положительного героя – мелким слогом, похожим на чуть слышное молитвенное бормотанье, ведет Астафьев долгое и занудное повествование: о молодых бедолагах, коим стукнуло по 18 и их призвали на фронт, о народном невежестве и суевериях, глупых командирах и умных евреях (с армянской отчего-то фамилией), о трупах, вшах и людях, похожих на вшей, плохом питании и болезнях… хосподя, зачем все это?
Да, реально, если забраться по уши в снег, на который мочатся 10 тысяч новобранцев из романа, а потом этим же снегом пытаться умыться, всё так и будет. Если жизнь разглядывать по краю мусорного бака, набитого нечистотами, жизнь то еще адище. Но потребна ли простым людям при разглядывании дерьма помощь быковых да астафьевых? Не задумывались ли вы, что у творцов совсем иная миссия, нежели шарахаться вместе с читателями по безумным и страшным, злачным и срачным местам?
Понятно, что литература следует за историей и образах раскрывает сухую летопись событий. Но, позвольте, и в худшие времена хватало прямоходящих людей! И если в недалёком будущем лично мне придется выбирать меж двух произведений о временах Путина, с одной стороны, о живописании мусорных бомжей, с другой, о трагедии Навального, при всей моей асимпатии к последнему (скорей, к его кукловодам) я выберу роман о нем.
Астафьев мучился над концовкой, но не разродился. Муза изменила, оставив после себя депрессию; «в груди волгло, непродышливо». Так и ушел – тяжелым, самопроклятым и самоубитым.
Подлый сын
Ладно, с этими советскими авторами пролетели, зайдем на бреющем над другим – Вампилов и его пиеса «Старший сын». Славбогу, феномен смерти автора не интересует, ведь у нас простецкий парень с берегов Байкала. Поскольку он бурят наполовину, полагаю, это и было одним из секретов его популярности – при Советах любили двигать националов… ну, не так любили, как сейчас, и не за то, за что сейчас. Это была нормальная любовь, и с нею главное, чтоб двигать за дело, а не из принципа. Поэтому будем о деле.
афиша спектакля по пьесе Вампилова
Ой, не знаю… короче, пиеса как бы о добрых самаритянах. Два молодых бездельника, увязавшихся за юбками в местность, куда приехать и вернуться обратно можно только электричкой, опаздывают с отъездом. «Яндекс гоу» в далеком будущем, и хоть на улице не зима, балбесам хочется теплого угла и, желательно, с горячим ужином.
Я попадал в схожие невыездные и безгостиничные ситуации, но обычно коротал время до утра в комнатах и залах ожидания сравнительно теплых вокзалов, которые были всегда открыты как при Советах, так и сейчас. Но герои Вампилова, молодые трутни, любящие комфорт, начинают активный поиск кого поглупей себя и вскоре таковых находят. За ночлег, еду и симпатии они вешают им лапшу на уши, влезают в души, и настолько удачно, что забывают про следующую последнюю электричку – собственно, вот и все содержание.
Я не знаю, какому там «доброму отношению к людям», по мнению критиков, «учит» наш байкальский визави, но ему самому учиться бы еще да учиться. Когда мой сын-глупыш в человеколюбивой юности решил «помочь» мошенникам своей денежкой, я был категорически против, но он, в своем упрямстве, все же решил подставить свои уши под слезливые «честные» истории и открыть кошелек, которым, в конце концов, оплатил прививку от наивности. Да, уж всяко лучше отдать месячную зарплату, чтоб купить опыт на всю жизнь, чем наоборот.
Думаю, что похожих историй хватает в русско-советско-российском литературном чуланчике, а нынешнее время должно быть прям богатым на них, но «минобра» остановила свой жуткий взор на «Старшем сыне» (там один из трутней убедил лапшеносного самаритянина, что он его «старший сын», за что получил приз в виде фамильной табакерки), и мы знаем, с какой целью.
Доверчивые люди сегодня диктуют трутням данные банковских карт, завещают им квартиры и в целом верят, что проходимцы всех калибров идут во власть, чтобы сделать нас счастливыми. И вроде пора бы им уж сесть на свою последнюю электричку и отбыть куда-то западней или восточней, но… снова выборы и старые добрые (на билбордах и в зомбоящике) лица. А плата за коллективный опыт еще впереди, хоть первые чеки нам уже выставили, и (кто бы мог подумать!) они оказались не только деньгами!
25 процентов
Силы и терпение мои не бесконечны, и пока окончательно не сдулся, пора переходить к сладкому и определять победителей. На третьем месте в нашем хит-параде мэтры еврейского стиля (в предлагаемом списке) Пастернак и Толстая. После обоих хочется хорошенько удавиться. Жизнь представлена настолько в серых тонах, что рассвета уже не будет никогда.
В произведениях евреев нет идей – откуда взяться им в стихах иль прозе с обрезанным крылом? Впечатление, будто идешь вслед за бормочущим стариком, прожившим никчемную пустую жизнь в бесконечном чтении Торы, никогда не смотревшем на звезды и всегда скрывавшимся за широкими полями черной шляпы от солнца.
Их стиль суть выпуклость мельчайших деталей: трещина на крышке унитаза, облупившаяся краска пустых стен, сдохший таракан… беспросветно! Давненько, дабы узнать получше «избранных» бедолаг, читал я «Шошу», роман Зингера, сына раввина, в книжке жухлого цвета – это как смотреть фильм с рейтингом 5, пустой, ниочемный, с артистами, работающими качественно, но играть изнутри не умеющими. Излагать мысли эти люди могут – жаль, мыслей нет. Воображение еврейское будто арестантская камера, и книжки такие же, тесные и убогие, уму разгуляться негде. Когда открыл Толстую, то закрыл – незачем, читал уже. Это вторая «Шоша» (не персонаж – авторский стиль), возлюбленная Зингера.
Любимое Татьянино занятие – писать о сородичах, попутно высчитывая процент еврейской крови, и со страхом думать о «Кысе», то есть о каком-то гойском мире-чудовище, обитающем в сибирских лесах. Вот про этот «Кысь», то бишь о соборной русской душе, глазами 25-процентной еврейки (она так гордится этим!) русским деткам и предлагается узнать – не знаю, светлое, поди, чтиво!?
О Пастернаке не буду, «Доктор Живаго» такая же плоская серость, но некоторые стихи мне-таки зашли.
Пожатие обморока
На втором месте в минобровском хит-параде кадавров любитель «любви» к 12-летним девочкам Владимир Набоков, в пору написания «Лолиты» 40-летний «литератор». Как пишет на своем сайте книгопрода́вец-монополист Литрес (печально известный «Кинопоиск» в мире литературы), набоковская «Лолита» «неизменно делит читателей на две категории: восхищенных ценителей яркого искусства и всех прочих». Как приятно в век победного шествия порока оказаться в числе «всех прочих»!
Нет, конечно же, нет, наше «гуманное» государство, набитое под завязку серпентами всех калибров, не ставит «Лолиту» в ужасный минобровский список… пока не ставит. Но не сомневайтесь, все три «шедевра» из Набокова, рекомендуемые к изучению, должны подвести наших детей к этому сборнику совращения, из которого несколько цитат:
– «Неприличное» бывает зачастую равнозначаще «необычному». (Ну да, а гомосексуализм – это просто «другое», как на заре его расцвета убеждали нас врачи и политики);
– «Ни один человек не способен сам по себе совершить идеальное преступление; случай, однако, способен на это». (Нет-нет, не случай, а закономерный этап «развития» падшей души);
– «Некоторое время она смотрела на меня, будто только сейчас осознав неслыханный и, пожалуй, довольно нудный, сложный и никому не нужный факт, что сидевший рядом с ней сорокалетний, чуждый всему, худой, нарядный, хрупкий, слабого здоровья джентльмен в бархатном пиджаке когда-то знал и боготворил каждую пору, каждый зачаточный волосок ее детского тела»…
Недавно ездил в гости и виделся со своей 10-летней племяшкой. Я и в страшном сне боюсь представить, как напротив нее окажется «джентльмен» вроде Набокова… Однако же, нет ли парадокса в том, что одной рукой это государство дает сроки за педофилию, а другой подталкивает деток к грехопадению, назидая их изучать творчество автора-педофила???
Напоследок все же зачтем любое набоковское произведений из списка минобры… ну, хоть «Приглашение на казнь». Не стыжусь признаться, что не смог осилить все это, добрался лишь до странных танцев в тюрьме. Вот образец стиля:
«Вышибло пот, все потемнело, он чувствовал коренек каждого волоска. Пробили часы – четыре или пять раз, и казематный отгул их, перегул и загулок вели себя подобающим образом…
Спустя некоторое время тюремщик Родион вошел и ему предложил тур вальса. Цинциннат согласился. Они закружились. Бренчали у Родиона ключи на кожаном поясе, от него пахло мужиком, табаком, чесноком, и он напевал, пыхтя в рыжую бороду, и скрипели ржавые суставы (не те годы, увы, опух, одышка).
Их вынесло в коридор. Цинциннат был гораздо меньше своего кавалера. Цинциннат был легок как лист. Ветер вальса пушил светлые концы его длинных, но жидких усов, а большие, прозрачные глаза косили, как у всех пугливых танцоров. Да, он был очень мал для взрослого мужчины. Марфинька говаривала, что его башмаки ей жмут.
У сгиба коридора стоял другой стражник, без имени, под ружьем, в песьей маске с марлевой пастью. Описав около него круг, они плавно вернулись в камеру, и тут Цинциннат пожалел, что так кратко было дружеское пожатие обморока».
Реально, обморок. Грехопадение ожидаемо перешло в безумие. Но я подумал, а вдруг это моя закономерная и предвзятая реакция? Вдруг люди все видят в ином свете? Но вам отзыв профессионального критика:
«Не думаю, чтобы нашлось много читателей, кому „Приглашение на казнь“ понравилось бы… я не без труда дошёл до конца отрывка: уж слишком все причудливо, уж слишком трудно перестроиться, так сказать, на авторский ключ, чтобы оказаться в состоянии следить за развитием действия и хоть что-нибудь в нём уловить и понять. Утомительно, жутко, дико!» (Георгий Адамович)
Ну, 11-классникам, воспитанным при Путине, это на зуб, полагаю. Та уродливая чушь, которой пичкают наше юношество, должна была подготовить их и не к такому сумасшествию… да и не сумасшествию вовсе, а ярому желанию из шкуры вывернуться, по-марсиански выпендриться, но попасть в обойму популярных и успешных. Для чего стать порочным, еще пугающим, но типа что-то знающим… ну да, это же не текст, это же аллегория какая-то философская: тюремщики там русские, страдалец иностранец, поди…
Ох ты ж, рос-рос Вовочка из анекдотов, и вырос до философа… изучаем теперь!
Глисты и черви
Не будь минобровского списка, я б не зачёл это тло даже во сне. Не буду врать, что оно самое мерзкое из того, что мне доводилось читать (точнее, начинать читать), но из числа рекомендованного властью для детей – вне сомнений. Итак, отстой номер один (минобра его на последнее место поместила — авось не все заметят!): «Сто лет одиночества» Маркеса.
Вот отрывок из этой дряни, воняющей обгаженными тряпками и больше похожей на цветастый бред сумасшедшего, чем на что-то поучительное для подростков:
«…норовистый первенец, который всегда выглядел старше своего возраста, вымахал в здорового парня. Говорил он хриплым баском. Темный пушок появился над верхней губой и на подбородке. Как-то вечером Урсула вошла к нему в комнату, когда он перед сном скидывал одежду, и испытала сперва смущение, а затем жалость к нему: после мужа она впервые видела нагого мужчину, да к тому же сын был так мощно оснащен для жизни, что она сочла это уродством.
Тем временем в дом Урсулы зачастила резвая, разбитная, говорливая женщина, которая помогала ей по хозяйству и умела гадать на картах. Урсула рассказала ей про сына, про один его невиданный размер, какого у людей наверняка быть не должно, как, скажем, свиного хвостика у ее брата. Женщина взорвалась звонким дребезжащим смехом, словно обрушила на дом лавину битого стекла. «Наоборот, – сказала она, – это принесет ему счастье». Чтобы подтвердить свои слова, вещунья принесла через несколько дней карты и заперлась с Хосе Аркадио в маленькой кладовке возле кухни. Женщина, что-то бормоча, неспешно раскидывала карты на старом верстаке, а юнец стоял рядом со скучающим видом. Вдруг ее рука протянулась и ощупала его. «Ну и ну!» – только и смогла выдохнуть она в искреннем изумлении. Хосе Аркадио почувствовал, что кости у него стали легче пены, грудь сжал томительный страх, и очень захотелось плакать. Женщина больше до него не дотрагивалась. Но Хосе Аркадио всю ночь искал ее в легком запахе гари, которым несло от ее подмышек и который растекся по всей его коже. Ему хотелось все время быть с ней, хотелось, чтобы она была его матерью, чтобы они никогда не выходили из кладовки и чтобы она говорила ему «ну и ну!» и снова бы его щупала и говорила «ну и ну!». Наконец, он не выдержал и пошел к ней в гости…»
Это, что ли, мировая классика и наследие человечества? Единственное, что может случиться с читающим юношей, он начнет «испытывать мучительное томление и минуты блаженства», закрывшись в ванной комнате, а глупой девушке захочется повторить «ну и ну». Да это же просто фейерверк радужной фантазии, когда читаешь что-то вроде:
«Бродят как очумелые, – говорила Урсула. – У мальчишек глисты, не иначе». Она приготовила тошнотворный чай из резаной пижмы, который они оба выпили с неожиданным мужеством, а позже в одно и то же время садились на горшки по одиннадцать раз на день, вытаскивали из кала розоватых червей и показывали всем с превеликой радостью…» О, за «Сто лет одиночества» у вас будет много подобных картинок в мозгу, только не ленитесь сдерживать рвотные порывы.
Или вот этот замечательный образ проститутки – обнять и плакать:
«Спина у нее была стерта до крови. Кожа прилипала к ребрам, а прерывистое дыхание выдавало полнейшее изнеможение. Два года тому назад, далеко-далеко отсюда, она заснула, не погасив свечу, и проснулась в сплошном огне. От дома, где она жила с вырастившей ее бабкой, осталась горсть пепла.
С тех пор бабка таскала ее из одного поселка в другой и укладывала в постель за двадцать сентаво, чтобы возместить стоимость спаленного дома. По подсчетам девочки, ей осталось еще десять лет по семьдесят мужчин в ночь, так как надо было еще оплачивать путевые издержки, питание их обеих и труд индейцев, тащивших ее толстую бабушку». Заботливая и добрая бабушка, напоминает российские банки.
Нашим юношам обеспечивается не сто лет одиночества, это было бы еще ничего, а сто лет дурдома:
«Обезумев от тоски, Ребека вскочила в полночь с постели, бросилась в сад и стала есть землю с убийственной жадностью, плача от горя и злости, пережевывая нежных дождевых червей и раздирая до крови десны панцирями улиток. Потом ее тошнило до рассвета. Она впала в состояние полной прострации, тряслась как в лихорадке и никого не узнавала, а сердце облегчалось в безудержных бредовых излияниях».
Чуть отойдет в сторонку один безумный персонаж, ему сразу же на смену является другой:
«Как-то, после кораблекрушения, ему пришлось две недели дрейфовать на плоту в Японском море и питаться мясом умершего от солнечного удара товарища, чье мясо, просоленное и пересоленное волнами и провяленное под солнцем, было жестким, но сладким на вкус».
«– Я пришел. Спать с вами, – сказал он. Вся его одежда была в грязи и блевотине. Пилар Тернера, которая жила тогда одна со своими младшими сыновьями, не сказала ни слова. Уложила в постель и обтерла ему лицо сырой тряпкой. Раздела его и разделась сама донага под москитной сеткой, чтобы не увидели дети, если проснутся.
Она устала ждать мужчину, который остался в старой деревне, и мужчин, которые от нее уходили, и тех бесчисленных мужчин, которые не нашли к ней дороги, сбитые с толку неясным смыслом карточной ворожбы. За годы ожидания поблекла кожа, усохли груди, остыло сердце.
Она во тьме нащупала Аурелиано, положила ему руку на живот и поцеловала в шею с материнской нежностью. «Бедный мой детеныш», – шепнула она. Аурелиано дернулся всем телом. Дальше пошло гладко и ловко, позади остались крутые пороги страданий, и он утонул в Ремедиос, которая раскинулась перед ним бескрайней топью, пахла загнанным животным и свежевыглаженным бельем»
О, эта книжка хорошее пособие не только для юношей, узнающих несомненную пользу от большого причиндала, но и для девочек – да, лет с 10 уже им зайдет, судя по тексту:
«Хотя мать посвящала ее в секреты девичьего возраста, однажды вечером, в феврале, она ворвалась с дикими воплями в залу, где ее сестры беседовали с Аурелиано, и показала им панталончики, измазанные вроде бы густым какао.
Был назначен месяц свадьбы. К этому времени успели научить Ремедиос самостоятельно мыться и одеваться и кое-что делать по дому. Ее сажали на теплые кирпичи, чтобы она отвыкла мочиться в постели.
С трудом уговорили хранить таинство супружеских отношений, ибо, узнав некоторые подробности, Ремедиос была так поражена и вместе с тем пришла в такое восхищение, что сразу же захотела широко обсудить все детали первой ночи. Сил на нее было положено много, зато к назначенному дню свадьбы девочка разбиралась в житейских вопросах не хуже своих сестер».
Надеюсь, учителям литературы преподают отдельный курс «житейских вопросов», дабы ни единого вопроса от девочек не осталось без ответов.
«Она прижалась к гамаку, исходя ледяным потом, ощущая схватки в кишках, а Хосе Аркадио поглаживал ей кончиками пальцев щиколотки, потом икры, потом ляжки, приговаривая: «Ох, сестренка, ох, сестренка». Невероятным усилием воли она заставила себя остаться в живых, когда ураганная, но очень целеустремленная сила взметнула ее вверх, подхватив за талию, и тремя зверскими рывками содрала с нее белье, и раздавила ее, как цыпленка. Она едва успела сказать Богу спасибо за то, что родилась, и тут же обезумела от невероятного наслаждения и невыносимой боли, в паркой трясине чавкающего гамака, который впитывал, подобно промокашке, выплески ее крови. Три дня спустя они сочетались браком на мессе в пять часов вечера».
И весь этот абсурд на фоне персонажа, которого вот-вот должны расстрелять, да его воспоминания, текущие как слизь с похотливых женщин, никак не закончатся. Что тут скажешь… надо крепко увязнуть на порносайтах, чтоб такое затащить в школу! Коммунисты по сравнению с современными упырями были святыми, не находите? Общественность? она слепа или сотворена по образу и подобию. У нас в стране по гораздо меньшему поводу поднимается жуткий крик и вой, а здесь… тишина! и только голые с косами последний стыд вдоль дорог выкашивают.
Думаю, после Маркеса (в полном согласии с технологией овертоновых окон) нашей молодежи очень понравится само воплощение либидозности маркиз де Сад – например, его «120 дней Содома». Думаю, «западные партнеры» будут горячо приветствовать такое решение. Памяти … кхм… литератора французское правительство, кстати, недавно выкупило оригинал «романа» за 4,55 миллиона евро в фонд своей Национальной библиотеки – цивилизация, чо!
***
Я прочесал гребенкой с широкими зубьями список литературы, толи рекомендованной, толи обязательной к чтению в 11-м классе нашей школы – вшей и гнид мама дорогая! Минобра системно развращает наше юношество, и дальше будет только хуже.
Министр заново переназначен, сидит на стуле крепко, а и поставили другого, курс сохранился бы прежний. Где-то в сети поймал верное мнение, что Кравцов просто чел, который согласился брать на себя ответственность за не им разрабатываемую духоубийственную стратегию, а настоящих разработчиков мы не увидим.
Да, такова серпентская технология, применяемая по всему миру, когда президенты и министры всего лишь мальчики для битья, не принимающие решения, а только их озвучивающие. И когда один покрывается с головы до ног народным негативом, его как перчатку, измазанную в дерьме, легко меняют на другую – но рука остается прежней.
Потому бесполезно искать в минобре строителей литературного вертепа, коли они так надежно укрылись, призывать, чтобы из списка произведений исключили Набокова с Маркесом, и в целом глупо думать, что от нашего ора на осинке появятся апельсинки. Завязываем…
… или развязываем?
Всякая непогода рано или поздно заканчивается; даже полярная зима обречена смениться пусть коротким, но долгожданным летом. Давайте лучше подумаем об уроках литературы в будущем, когда за плинтусом скроется последний серпент.
На каком основании стоит включать книги в школьный список? За ловкое и красивое словцо? За писучий авторитет – ПУШКИН жеть? За национальность, прости господи, как ту Толстую? Или все же по принципу, от земли книжка или к высокому зовет?
Если в книге и нет ничего, кроме жонглирования словами и образами, ни единой идеи высокого полета, то и говорить нечего – земное это, суетное и никчемное. Не поможет оно никак нашим деткам, не сослужит ориентиром – в один глаз залетело (и плохо, если залетело), в другой вылетело. Другое, если книга заложит на будущее ключевые вещи, подаст пример верности, жертвы, благородства, преодоления себя-любимого! Говорите, таких книг мало? Соглашусь, немного. Но найти-то можно!
Вот только принципы бы поменять. Большевики умели подбирать депрессуху, дабы создать у детей на всю оставшуюся жизнь фантом ужасного царизма, времени тирании, тотальной бедности и полной несправедливости. Вспомним «Кому на Руси жить хорошо» Некрасова, «Путешествие из Петербурга в Москву» Добролюбова, «Горе от ума» Грибоедова, «Вольность» Пушкина, «Бедную Лизу» Карамзина, «Войну и мир» Толстого, «Шинель» Гоголя, «Муму» Тургенева, и помолчим о Достоевском.
Советские писатели добавили в копилку пессимизма. Детки помладше читали «Дети подземелья» Королева и «Рыжика» Свирского, постарше «Детство» Горького, «Тихий Дон» Шолохова и «Хождение по мукам» А. Толстого. «Угрюм-река» Шишкова, «На дне» того же Горького и прочие дошлифовывали мрачные времена.
Либералы почти ничего не изменили в этом подходе, только расширили депресняк и на советскую эпоху: «Доктор Живаго» Пастернака, «Один день Ивана Денисовича» от Солженицына, рассказы Шаламова, «Мы» Замятина и «Реквием» Ахматовой – беспросвет, да и только.
Потому Принцип первый, Оптимистический, в соответствии с которым мы сносим депресняк на свободное чтение, а на уроки ставим произведения, вырывающие читателя из кругов невежества и ада (по мнению Оригена, это одно и то же), и устремляем в будущее!
Я готов заменить быль на фантазию, если быль только астафьевская. Вот беру пассатижи, выдираю тоску и безнадегу «Хождения по мукам» Алексея Н. Толстого, и ставлю его же… «Аэлиту» (читают же школьники «У Лукоморья дуб зеленый», и ничего, без вопросов)! Да, у одного и того же автора, включая Астафьева, может найтись диаметрально противоположный антидепрессант, который задаст общий тон Надежды и Веры. На Марсе (место основного действия «Аэлиты»), конечно, та же классовая борьба, разрешаемая гранатами и наганом (а еще загадочная древняя история человечества, аллегорически переложенная в рассказах героини), та же любофь-морковь, но в целом после одних книг хочется помереть, а после других жить Будущим.
Да, жизнь никогда не была сахаром, и испытания народные всегда отмечались тысячами смертей, но смерть смерти разница. Большинство погибает от страха и отчаяния (а в мирное время от наркоты и «свободной любви»), но были и есть те, кто сумели пройти жизнь достойно! Они не сдались и дали нам Принцип два: Человек Прямоходящий! В противовес «Проклятым и забытым» есть же «Повесть о настоящем человеке» Бориса Полевого, «Молодая гвардия» Фурманова и «Судьба человека» Шолохова!?
Может вы скажете, это были зомбированные жертвы советской идеологии, при этом являясь жертвой идеологии либеральной? Ладно, вот «Князь Серебряный» Алексея К. Толстого о временах, когда единственной идеологией была дурная воля царя, сопротивление которой означало четвертование или потраву для медведя. Князь выступил против опричников, брошен в тюрьму и был бы казнен, коли б не переплетение судеб. В дальнейшем он рубится против татар, прощен, назначен воеводой – и выстоял, и Руси пользу принес, и погиб как воин, а не как отчаявшийся зэк под шконкой. Роман читается легко, образы и чувства высекает сильные и правильные.
Есть, кстати, никак не пользуемое у нас творчество Валентина Пикуля. Пусть придворные историки нос воротят, мол, за упрощенную версию нашего прошлого, но его «Слово и Дело», о временах немецкого засилья при царствовании Анны Иоанновны, плохо лишь своим толстым форматом, но не главным героем, и не хорошо переданной атмосферой заграничного снобизма в жутком сплаве с царственным невежеством.
Третьим Принципом я бы обозначил Жизнесообразность. Завтра нашим девочкам идти из школьных классов в самостоятельную жизнь, к которой их готовят как воспитанников детских домов: ни пуговицу пришить не могут, ни борща сварить, ни от алкоголя с наркотой отказаться, ни кобелей лесом послать. Они постоянно находятся в ауре иллюзии, что самое ценное в жизни, кроме денег, это любовь. По факту любовь оказывается похотью, поиск «половинки» затягивается на всю жизнь, количество разводов едва ль не превышает количество браков. В итоге, в лучшем случае, неполные семьи, а то и наркота с секс-услугами.
Стало быть, девочкам и юношам нашим нужны жизненные примеры от литературного искусства. Я бы остановился на романе Элизы Ожешко «В провинции» и ему подобных, которые, не ходя вокруг да около, на ста страницах (тоже в принцип бы возвел, потому что после торжества соцсетей у нас останется клиповое мышление, а с ним нельзя читать длинные произведения) живописуют любовные драмы. В романе девушка-сиротка, воспитанная польским дворянином, оказывается неблагодарной, отвергая своего благодетеля в пользу развязного и веселого ровесника, умеющего дарить цветы, томные взгляды и неоправданные обещания. Да, этот роман был бы кстати сейчас, когда: вот они в клубе в пьяном угаре знакомятся, зачем-то женятся, через тройку месяцев она с животом, а он снова по клубам скачет – распространенная история с почти всегда печальной, как «В провинции», концовкой.
Вольность нравов не единственная наша беда, хоть и первая из них, причинная. Вокруг полно алкоголиков, наркоманов и игроманов. На последнюю печаль есть хорошая тема у Достоевского, «Игрок». Сам он западал какое-то время на этот порок, так что написал повесть на своем, вроде как, примере. К Достоевскому я отношусь с большой опаской, точней, к изучению его произведений в школе – они не для школьного возраста, не под юношеские размышления. Да, может быть, еще «Братья Карамазовы», но никак не «Преступление и наказание» и не «Бесы». Может, даже «Игрока» одного хватит. В общем, пороки будем повергать профилактике, используя литературные прививки.
Светскость надо в школе сохранять, говорите? Говорите-говорите, а мусульмане и иудеи давно уже своих фанатиков по медресе и иешивам учат. И когда, упаси нас Карма, их фаны и наши «светские» столкнутся лоб в лоб, я… отчего-то вижу, как по улицам какого-то западного города идут в мужики в юбках, протестуя против сексуальных бесчинств заполонивших Запад мигрантов. Не, креативный такой протест, и к нему выходцы из мусульманского мира, несомненно, прислушаются! А рядом гей-парад, поди, и феминистки на поддержке, а «светские» «лидеры общественного мнения» по бокам в полузащитниках…
Если не хотим сатанизма, то без Бога никуда – Принцип номер четыре. Но религия и церковность не одно и то же (как не одно и то же церковный бог и философский высший Принцип мира и человека)! Лучше всех у нас это доказал Лев Толстой, отвергший бессмысленные обряды и зиждущуюся на них власть духовенства («учение Церкви есть теоретически коварная и вредная ложь, практически же — собрание самых грубых суеверий и колдовства, скрывающее совершенно весь смысл христианского учения»[1]), но оставил веру и мудрость.
Церковь же давно настаивает о введении в школах «Закона Божьего»? И я не против был бы изучения лучших мест из Евангелий, но не силами черно-белой бородатой братии, отнюдь! Этот документ, если копнуть в истоки зарождения христианства, не совсем принадлежит им. Точней, принадлежит, но только в части подрезок восточных корней и евангельских вставок, которыми они оправдывают тупую безрассудную веру (читай, фанатизм) и свою же церковную власть, а еще смычку с сектантским иудаизмом, против которого и было изначально направлено публичное христианство.
Согласен, что Евангелие надо разъяснять, но на уроках литературы хорошо бы это делать при содействии корифеев литературы. И здесь не обойтись без последнего и самого лучшего романа Льва Толстого, без «Воскресения». Речь в нем не о последнем дне недели, а о воскресении Духа в полу-животных и запутавшихся человеческих личностях, чему Церковь никак и ничем не содействует, сводя свою деятельность к той самой бессмысленной обрядности (о, если б только к ней…). Меткое описание в романе церковных служб стало последней каплей, переполнившей терпение царского Синода, заявившего об отречении Толстого от Церкви, но по факту об отречении Церкви от Толстого.
У того же автора есть интересные рассказы, в которых он иллюстрирует для простого народного сознания евангельские принципы. Впрочем, не Толстым единым; в средних классах обязательно зайдут «Последние дни Помпей» Э. Бульвер-Литтона (а в старших даже бы согласился на «Занони» того же автора, рискуя быть обвиненным в рекламе бесовского оккультизма – Толстой анафему терпел, и нам велел), а вот от «Мастера и Маргариты», как едва ли не от всего Булгакова советовал бы отказаться. И не потому, что его рано читать в школе, как Достоевского, а из-за сбитого философского прицела. Действительно, если твой дьявол прекраснодушен и велик, а слабый Спаситель без толку шарится на задворках мира, не отражаясь в судьбах столь страстно верующих в него, то завтра ты согласишься, что «Майн кампф», в целом, неплохая книжка.
Можно накидать еще несколько Принципов (Любовь к профессии как Принцип и «Сердце хирурга» Ф. Углова как его реализация, к примеру) – будет время и нужда, так непременно. Но здесь и сейчас упомяну только о подаче литературного материала. Не знаю, много ли изменилось с советских времен, но тогда «Литература», увы, не была моим любимым предметом, хоть его вела, не поверите, моя мама.
О, критическая лабуда, или основной массив учебников! о, эти мощные пояснения, мол, «главный герой выступает антагонистом существующего порядка»! о, казенный мертвый язык, сплошь пропитанный идеологией «соцреализма»… здесь и мама была бессильна. Мало того, что учебники ничего не давали, так учителя и институтские преподы, те еще зануды, заставляли школьников и студентов излагать эти тексты, а не содержание романов и повестей, и уж тем более не свои размышления (да и откуда им было взяться?).
Не думаю, что сейчас как-то по-другому. В итоге, дети и произведения не читают (в лучшем случае, «Война и мир» за 15 минут»), и, благодаря учебникам, приучаются ненавидеть национальное и общечеловеческое литературное достояние. А, с другой стороны, как без них-то? Заменить литературную критику на ютубовские ролики, в которых козленком прыгать по экрану, как те блохеры? Хотя… это мысль! Отчего не сделать видео-уроки в лицах, где учитель будет фасилитатором, неслышно направляющим процесс, а ученики мыслителями? Да и учителю надо обязательно забить пару «гвоздей», но в конце урока, ненавязчиво.
Только пляши-не пляши, но если нужен единый народ, то что еще его сделает таковым, как не триединство философии, государства и школы? И эта троица должна быть единой, и голова единства, хоть какой плюрализм мнений не устраивай, должна быть моничной.
Может, вы с ужасом ощутили, как из всей моей критики путинской школы вдруг показались уши тоталитарной идеологии… ну, так вы и не ошиблись! Только слово «тоталитарной» я бы заменил на «универсальной», а универсализм должен подтверждаться всеми явлениями в натуральной и психической природе, то есть быть постоянно находимым через прямое знание, логику и аналогии.
Поэтому коли иные детские и учительские размышления будут универсальными, так отчего не рекомендовать их в библиотеку литературной критики? Надеюсь, она со временем заменит скучные учебники. А если же нет… ну, на видеохостингах полно всякого мусора, одним файлом больше, одним меньше – главное то, что в топе, не так ли?
Пушкин знает!
Кто-то, возможно, читая мой опус, точил в уме мысль: а с поэзией у нашего гневного публициста что? Как ему Пушкин Александр свет наш единственный Сергеич? Может, его творчество тоже не нужно изучать в школе?
О, поэзия… не, в другой раз, друзья мои. Слишком серьезная тема и требует отдельного обоснования (или бичевания). Но про Пушкина я не забыл, вот вам на посошок (и на будущее):
Мы добрых граждан позабавим
И у позорного столпа
Кишкой последнего попа
Последнего царя удавим.
Поэтично… очень!
[1] Из ответа Льва Толстого Синоду после фактической анафемы.
